Все это рассказано в толпе, стоящей на улице под моим окном, и все это потом разнесено по городу спокойною толпою.
— С. глуп, — говорили в толпе.
— Чем он глуп?
— Зачем он на старости лет женился.
Два студента, с коротенькими трубочками в зубах, пыхнули дымом под нос двум дрожавшим от сырости гризеткам и, взявшись под руки, запели:
En rendant la serpette,
Colin parla d'amour,
Et Nicette, à son tour,
Le paya de ret our.
Рабочий с добродушным лицом присвистнул начало припева, и толпа вдруг разошлась, напевая:
Eh! allez donc, allez donc, Turlurette!
Eh! allez donc, Turlurette, allez donc!
Больше никто не говорит уже о С. Только Режина, когда я ей принес, в 5 часов, новые чулочки, сказала мне: «А знаешь ты, какая хорошенькая мадам С. в трауре?»
— А она приехала?
— О да. Я уж ей сшила черный чепчик.
— И что тебе заплатили?
— Франк четыре су.
— И за чепчик, и за твои чулки.
— О какой ты смешной! Кто же мне будет платить за мои чулки? И разве я возьму?
— Да ведь мадам С. буржуа, у нее есть свой погреб, а у тебя даже нет камина в твоей комнатке.
— Э! мой друг! — сказала, вздохнув, Режина. — У меня холодно, у меня нет денег, чтобы нанять комнату с камином; но я еще довольно богата, чтобы купить себе жаровню и на три су самого едкого угля. Только я тогда буду черная, точно негритянка. Ты меня испугаешься, да? не поцелуешь меня? да? Ах, какие славные чулочки! Благодарю, благодарю. Пойдем сегодня, после обеда, в Водевиль.
— С какой это радости?
— Так, пойдем.
— Ну, пойдем так.
Мадам Пергон всех смешит, и все хохочут. С Режиной чуть не делается дурно от смеха. Я нахожу это неприличным, а она находит неприличным, что я не смеюсь. Возвращаясь домой и проходя мимо окна С., мы увидели свет.
— Это свечи около С.
— Ох да, — отвечала Режина. — Не знаю, вот Селины нет три дня. Нужно бы завтра сходить в Морг.
— О! о! о! малютка Режина! Вы все мокры, вас измочил дождь, — говорит моя приветливая старушка. — Идите к огню скорей.
— А! у него есть огонь. Огонь! огонь! огонь, — весело кричит Режина и, подвинув к камину кресла, греет перед ярким огнем свои мокрые ножки в новых чулочках и сердится, что я пишу на каком-то дурацком языке.
О, как хорошо жить в Париже!
6-го февраля 1863 года.
Paris, rue de I'École de Médecine
Папаша Нисетты
Давал ей советы:
«Для жизни приличной,
Достойной, отличной
В девичьей каморке
Работай, юла!»
Девица желала
Ла-ла-ла-ла-ла-ла
Делами украсить папаши слова.
А ну, давай, давай, юла,
Давай, давай, юла!
(Пер. с франц. М. Тростникова)
Когда на покосе
Сказал: «Я люблю»
Колен, без вопросов
Головку свою
Склонила Нисетта,
Забыв про советы.
Такие дела! А ну, давай, давай, юла,
Давай, давай, юла!
(Пер. с франц. М. Тростникова)
«Морг» — дом, в котором выставляют тела, находимые в Сене, для того, чтобы их могли признать родственники или знакомые. «Морг» обыкновенно полон народом и особенно женщинами.